Grab & Grind для новичка

[Николай Александрович]

Как бы крепко ни держал его директор, Тим хотел выпрямиться. Из-за сильной руки он только и смог, что вскинуть голову... Теперь, когда боль, помедлив, неохотно стала уходить, он жадно задышал ртом, словно после долгого бега.

Астафьев пережил первый удар, даже не закричав, хотя далось ему это с превеликим трудом. Не дав мальчишке подняться, я подождал, когда он немного успокоится. Пока он ещё мог меня слушать, я собирался затронуть один важный момент, а потом закрепить сказанное новым ударом и не одним. Тим приходил в себя, а я пока наблюдал, как темнеет на его попе длинный след.

- Когда ты катаешься на скейте там, где ездят машины, нужно быть крайне осторожным, а не вставлять в уши наушники, погружаясь в свой собственный мир. Этим вечером ты не контролировал реальность вокруг себя, ты не слышал, как я подъезжаю... Такое на парковке недопустимо!

*Вжик*

На заднице загорелась вторая полоса чуть ниже первой. Такая же поначалу белая, она начала краснеть и вздуваться в считанные секунды...

[Тимофей Астафьев]

Пока он ещё мог меня слушать, я собирался затронуть один важный момент.
- Когда ты катаешься на скейте там, где ездят машины, нужно быть крайне осторожным...

Астафьев понял, что любит нотации. Да господи, все что угодно, только бы не трость. Это была его ошибка, не услышать, как подъезжает директор. Тим на секунду перенесся в параллельную реальность, где он вовремя заметил машину и ретировался, подхватив скейт, ушел прочь. Хорошая была картинка, безмятежная.

*Вжик*

Трость выбила из его головы все картинки. Она и вскрик выбила, тонкий, какой-то птичий, а потом пошли всхлипы, и невозможно было остановиться, хотя Тим пытался перестать, задерживал дыхание.
Наверное, трость уже рассекла кожу, так казалось мальчишке, оставила открытую рану.
Тим схватился за край стола, сжав его до побелевших ногтей.

[Николай Александрович]

Трость выбила из его головы все картинки. Она и вскрик выбила, тонкий, какой-то птичий, а потом пошли всхлипы, и невозможно было остановиться... Тим схватился за край стола, сжав его до побелевших ногтей.

Я наметил место для третьего удара, пару раз похлопав тростью по вздрагивающим половинкам. Даже так это было больно, но мы и не в цирк пришли. Астафьев уже понял, что я с ним не шучу... Я видел, что он плачет и как ему трудно терпеть и контролировать себя. То ли ещё будет...

- Громко слушая музыку, даже на зелёный свет опасно переходить дорогу, - я наклонился к мальчишке. - Ты меня услышал? Чтобы больше на парковке я тебя с наушниками не видел.

[Тимофей Астафьев]

я наклонился к мальчишке. - Ты меня услышал? Чтобы больше на парковке я тебя с наушниками не видел.

- Услышал! - выплюнул Тим между всхлипами, отворачивая лицо.
На кой черт ему парковка без скейта? Никого он там не ждал, для прогулки есть и другие места. Вот когда директор вернет доску... Но теперь Тиму казалось, что тот не вернет. Не получалось ждать ничего хорошего от того, кто причиняет такую адскую боль умело и равнодушно.

[Николай Александрович]

- Услышал! - выплюнул Тим между всхлипами, отворачивая лицо.

Ответ Астафьева, брошенный таким тоном, меня разозлил. Я выпрямился, а потом, размахнувшись, влепил ему тростью сильнее, чем планировал.

*ВЖИК!*

Трость согнулась в дугу, прочертив след, который косо спустился через всю задницу к правой ноге.

- В том, что ты тут стоишь и рыдаешь, виноват только ты! На меня обижаться не надо!

[Тимофей Астафьев]

*ВЖИК!*
- В том, что ты тут стоишь и рыдаешь, виноват только ты! На меня обижаться не надо!

- А-а-ах-ха-а-аа!! - это даже не вопль был, а рвущееся рыдание. Третий удар был много хуже двух первых, особенно там, на бедре и в местах пересечения рубцов. Желание потереть избитое место стало почти нестерпимым, Тим напряг руки еще сильнее, словно стол был турником, а ему нужно было подтянуться. После сильного удара мыщцы в бедрах и ягодицах дрожали, его тело стало менее послушным ему, и это Астафьева напугало сильнее, чем сердитый тон взрослого.
Сейчас он не мог обижаться или не обижаться, боль вытеснила собой все.

[Николай Александрович]

- А-а-ах-ха-а-аа!! - это даже не вопль был, а рвущееся рыдание.

Я внимательно осмотрел след, ярче других вспыхнувший на белой коже. Все следы прерывались посередине и фактически представляли из себя шесть коротких полосок, но визуально они всё равно выстраивались в три, каждая из которых имела своё направление. Правой стороне, конечно же, досталось сильнее просто потому, что порол я правой рукой. Все три штриха на той половине были более тёмными, но тот, что красовался теперь на бедре, стал почти фиолетовым. Я потёр опухшее место, чтобы немного разогнать боль и помочь ребёнку успокоиться. Я понимал, что перестарался. Убрав пока руку со спины Астафьева, я решил дать ему минуту перерыва.

[Тимофей Астафьев]

Я потёр опухшее место, чтобы немного разогнать боль и помочь ребёнку успокоиться.

Чужое прикосновение - на этот раз рукой, а не тростью, - снова пронзило его, Тим набрал воздуха чтобы расплакаться с большей силой. Стало немного легче: пальцы разогнали не выступившую кровь на месте удара, но он все плакал и плакал.
Это было странно: Тимофей уже давно не рыдал взахлеб, даже в прошлом году, когда сломал руку, и боль была дикой. Собственные реакции пугали его, удивляли, заставляли стыдиться. Если бы мог, он бы съежился еще больше.
Директор приостановился с ударами, убрал руку. Все? Конечно не все, даже глупой надежды не мелькнуло у мальчишки. Толстовка стала мокрой, невозможно было все время утыкаться в нее, он приподнял голову, судорожно вздыхая.
Краем глаза он заметил фотографию: две девчонки разного возраста улыбались на камеру. От этой уже не очень новой фотки Астафьеву стало еще хуже, словно эти девочки стали свидельницами всего.

[Николай Александрович]

Тим набрал воздуха чтобы расплакаться с большей силой ... он все плакал и плакал.
Толстовка стала мокрой, невозможно было все время утыкаться в нее, он приподнял голову, судорожно вздыхая.

Я молча простоял почти минуту, ожидая, что рыдания вот-вот затихнут, но Тим никак не успокаивался... Дав волю слезам, он будто бы открыл в себе потайной кран и теперь сам не знал, как его закрыть.

Отложив трость, я ещё несколько секунд провёл в сомнениях, после чего принял решение закончить. Для первого раза мальчишке хватило того, что он уже получил.

- Тимофей... - я потянул ребёнка за плечо, позволяя ему подняться.

[Тимофей Астафьев]

- Тимофей... - я потянул ребёнка за плечо, позволяя ему подняться.

Тим не понял, что от него хочет директор. Он слегка потянулся за тянущей рукой, но не распрямился: встал опять на локти. Воздейстовал директор только на зад, но Тимофей почему-то остро чувстовал все тело: и горящее заплаканное лицо с мокрым от испарины лбом, и ладони в холодном поту, распирающую от всхлипов грудь, мучительную боль в ягодицах, тянущее ощущение под коленкой. Одна нога упирается в пол, другая стоит на носке, словно Тим ждет сигнального выстрела. Он и ждал, не выстрела, но нового удара.

[Николай Александрович]

Тим не понял, что от него хочет директор. Он слегка потянулся за тянущей рукой, но не распрямился: встал опять на локти.

- Всё, вставай... Приводи свою одежду в порядок и успокаивайся.

Я забрал со стола трость, чтобы она никого больше не заставляла нервничать, положил её на подоконник, а с подоконника принёс коробку с салфетками и поставил её перед мальчиком.

[Тимофей Астафьев]

- Всё, вставай... Приводи свою одежду в порядок и успокаивайся.

Тим исподлобья понаблюдал за перемещениями директора, поднялся, отвернувшись в сторону принялся натягивать джинсы. Он не понимал, почему Николай Александрович передумал выдать шесть ударов. И не то что он не рад был такому остоятельству... Но и смущение, неуверенность тоже были. Возвратив трусы с джинсами на место - задевать избитые места было неприятно, но одевался Тим с большим удовольствием, чем раздевался, - мальчик обернулся, вытянул из коробки пару салфеток, вытер сопли. Стол понемногу превращался из эшафота в обычный стол.

[Николай Александрович]

Тим исподлобья понаблюдал за перемещениями директора, поднялся, отвернувшись в сторону принялся натягивать джинсы. Возвратив трусы с джинсами на место ... мальчик обернулся, вытянул из коробки пару салфеток, вытер сопли.

Всё это время я стоял рядом, изредка поглядывая на Тимофея. Было в этом ребёнке что-то колючее, своенравное, но в то же время он казался мне ранимым, и то, что он так горько расплакался, наталкивало меня на мысль, что дело было не только в боли, которую он не смог терпеть. Я не хотел, чтобы с первых же дней Тим ненавидел свою новую школу. В моих руках находились чаши весов - этот сложный баланс между тем, как оно должно быть, и тем, как дети воспринимают наши правила. Кто-то адаптировался легко, у кого-то это занимало больше времени. Кто-то здесь учиться просто не мог.

- Иди ко мне... - я обнял мальчика и, прижав к себе, погладил его по затылку. Это не были короткие объятия. Тима здесь никто сейчас, кроме меня, обнимать бы не стал, а ему это было нужно. - Ну всё, успокаивайся...

[Тимофей Астафьев]

- Иди ко мне... - я обнял мальчика и, прижав к себе, погладил его по затылку. Это не были короткие объятия. Тима здесь никто сейчас, кроме меня, обнимать бы не стал, а ему это было нужно. - Ну всё, успокаивайся...

Тим закостенел в первое мгновение: напряг острые плечи, сжал в кулаке испачканную салфетку, держа на отлете. Очень сложно было переключиться с наказующей руки директора на ласкающую. Но почти сразу он обмяк, прижался щекой к рубашке на груди, почувствовав жесткие кости и мышцы.
Тимофей прерывисто, как делают дети, вздохнул, сморгнул опять набежавшие слезинки. Это объятие принесло скорее смятение, чем спокойствие: только что директор был агрессором с тростью в руке, с неприятными приказами. Это было хотя бы понятно. Но теперь... Тим не мог так сразу разобраться. Ему было стыдно за слезы и крики, и вообще за все, что здесь произошло.

[Николай Александрович]

Тимофей прерывисто, как делают дети, вздохнул, сморгнул опять набежавшие слезинки.

- Ты должен понять, что я тебе здесь не враг, - после непродолжительного молчания сказал я, тихонько гладя ребёнка по спине. - Однако я не могу быть и другом... Потому что то, что сейчас было, может повториться - и тогда я буду вынужден снова превратиться в воспитателя, чьей задачей является наказывать. Я не хочу, чтобы ты здесь плакал или чтобы тебе было больно и страшно... Но это зависит от тебя куда больше, чем от меня или от других учителей. Ты понимаешь, о чём я говорю? "Не попадаться" - решение неправильное, которое будет неизменно тебя подводить. Ведь не зря же говорят, что всё тайное рано или поздно становится явным. Даже если бы я сегодня не вернулся, кто-то из детей, кто видел тебя в окно, мог бы завтра спускаться по лестнице и вслух это обсуждать. И я бы чисто случайно об этом узнал. И точно так же бы рассердился...

Я немного отстранил мальчика от себя и заглянул в его заплаканные глаза.