Занимательная химия

[Тимофей Астафьев]

удар получился несколько сильнее, чем предыдущие. За ним, почти сразу последовал второй, а потом и третий.

Несмотря на то, что на двух предплечьях стоять стало устойчивее, Тим аж дернулся от нового удара, качнулся вперед. А потом еще два... Это было больно! Ужасно! Тим расплакался. Все как будто сошлось в одной точке: тонкая дверь, отсутствие приватности - если на Юрку Тим надеялся, то кто сказал, что в зал не могли прийти старшеклассники-спортсмены, - непонятный и угрожающий физрук, который не просто наказывал, а распоряжался, как будто Тим его собственность. Эта "безграничность" физрука действовала на Астафьева опустошающим образом. И теперь физрук явно добавил силы. Наряду с болью от ремня у него засосало под ложечкой, и хотя Тим помнил, что шуметь нельзя, он сам не разрешал себе шуметь, всхлипы он не мог сдержать.

[Юрий Васильевич]

Конечно же я слышал, что мальчишка плакал, но силу я снижать не стал, продолжая хлестать в том же темпе.

- Ты сам виноват в том, что находишься сейчас здесь и в таком незавидном положении, - удары стали перемежаться фразами, всё же между ними надо было давать Тимофею хотя бы вздохнуть. - Ты решил поиграть с жизнью и здоровьем и теперь получаешь заслуженное наказание, - я не был уверен, что Астафьев меня сильно слушает, его внимание наверняка целиком и полностью уходило на вспышки боли в его пятой точке, но я надеялся, что хоть какая-то часть моих слов в его голове задерживается. - Но при этом обижаешься на меня за то что я требую послушания, а обижаться надо на себя.

Я остановился, делая перерыв побольше. У меня получилось 13...

[Тимофей Астафьев]

- Ты сам виноват в том, что находишься сейчас здесь и в таком незавидном положении, - удары стали перемежаться фразами, всё же между ними надо было давать Тимофею хотя бы вздохнуть. - Ты решил поиграть с жизнью и здоровьем и теперь получаешь заслуженное наказание. Но при этом обижаешься на меня за то что я требую послушания, а обижаться надо на себя.
Я остановился, делая перерыв побольше.

Тимофей все слышал, но не слушал учителя. Все это было как белый шум, как сводка по радио. Тимофей выхватывал мысли: сам виноват, обижаться на себя. Юрий Васильевич мог его заставить встать на локти или расстаться со штанами, но над чем-то он был конечно не властен. И эта проповедь была как об стенку горох.
Зато ремень отлично выполнял свое предназначение. Астафьев успевал вздохнуть, а потом боль от хлестких ударов снова обрушивалась. Вроде и не частил физрук, не порол без перерыва, а все равно было очень трудно справляться с этим наказанием.
Вот Юрий Васильевич приостановился. Тим с шумом втянул сопли, силясь остановить слезы. Получалось не очень.

[Юрий Васильевич]

Я достал коробку с салфетками и поставил перед Тимом:

- Можешь взять, если хочешь.

Продолжать я не спешил, давая мальчику время воспользоваться своим предложением. Ну, или не воспользоваться. Я понятия не имел что у него сейчас происходит в голове и как он может отреагировать даже на это.

[Тимофей Астафьев]

Я достал коробку с салфетками и поставил перед Тимом:
- Можешь взять, если хочешь.

Откуда-то появилась коробка. Брать салфетку Тим не хотел, не хотел возиться с собственным носом, нависая над столом, опираясь на локти. Скорее бы все закончилось и все. Но сопли ему мешали. Сильно... Тим взял салфетку, вытер нос, той же рукой провел тыльной стороной ладони по глазам. Потом, не зная куда деть салфетку, с силой сжал ее в кулаке и стал ждать следующих ударов.

[Юрий Васильевич]

Я внимательно наблюдал за Астафьевым. Салфетку он взял не сразу, значит скорее всего дуется. Ну что ж, его право. Я подождал пока он замер и перевёл взгляд на ягодицы Тимофея. Правая была значительно краснее, особенно в той части, куда попадала петля. Когда наказываешь у стола, почти всегда так происходит, тут, как у лавки, вокруг не обойдёшь. Хотя... можно наносить удары немного по-другому.

- Продолжим,- сказал я, после чего стегнул так, чтобы петля ремня приземлилась ближе к центру, чтобы основной удар пришёлся на левую половинку. Место удара сразу вспыхнуло ярким пламенем, а через несколько секунд друг за другом появились ещё несколько следов, добавляя новые причудливые штрихи своеобразному полотну.

[Тимофей Астафьев]

ТЫДЫЩ - прилетел новый удар. Что-то переменилось... Тим не разбирался в ухватках учителей, не сильно-то различал, как кто наносит удары. Тут же собрались новые слезы и сопли, Тимофей сжал никчемный шарик салфетки. А потом еще удар, и еще. Тут Астафьев вскрикнул и выпрямился, не в силах дальше терпеть. Его рубашка съехала, закрывая зад, и так, через ткань, он прижал ладони к избитому месту.

[Юрий Васильевич]

От резкого движения не только рубашка устремилась вниз, но и штаны, которые каким-то чудом додержались до этого момента. Но главное, конечно, было не это, а руки Тима на попе. Конечно так я продолжать не мог, но и сразу ничего говорить не стал.

Выждав около минуты, давая мальчику немного унять боль, я коротко сказал:

- Убирай руки и нагибайся.

[Тимофей Астафьев]

Казалось бы, в водовороте боли, в который его окунул Юрий Васильевич, не должно было оставаться места ни для чего другого. Но нет: Тим все равно чувствовал новые уколы унижений. Штаны упали и теперь тряпкой валялись на полу, сам он не в силах был убрать руки до команды физрука. Да и после - не совсем сразу.
Помедлив немного, Тим все же склонился, снова встал на локти, снова подвернул рубашку, подрагивая от ожидания новой боли и стыда. Он не спрашивал, сколько осталось: если Юрий Васильевич запланировал много ударов, он этого не вынесет. А так хотя бы можно было надеяться, что осталось еще чуть-чуть, и он будет свободен.

[Юрий Васильевич]

Я прекрасно понимал, как Тимофею сейчас тяжело было вернуться в нужную позу, но он справился и даже рубашку без напоминания поднял, я не мог это не отметить для себя.

Тем не менее, порка продолжилась в прежнем темпе - взлёт руки, шлепок, пауза и по кругу. На попе уже не оставалось незатронутых мест, хотя поверхность была окрашена разными оттенками розового и красного. Досчитав до 23 я остановился, итак довольно много вышло без перерывов.

- Ещё 2 раза, сказал я, временно опуская ремень.

[Тимофей Астафьев]

Удары все прилетали и прилетали. Больно! Тим сам выбрал стоять, а не плюхнуться животом, но теперь он устал, локти ныли от твёрдой поверхности. Астафьев все ниже опускал голову, носом по учительскому столу не чиркнул, но немного сырости там развел.
Ну все! Ну хватит… Однако порка шла своим чередом, звуки выстраивались в ряд - замах, удар, всхлип посильнее, потом несколько всхлипов потише… И снова, и ещё раз, и ещё…

Юрий Васильевич обьявил, сколько осталось. Тим почувствовал, что скоро раскиснет совсем. Свалится под учительский стол и будет там лежать и плакать дальше. Ну нет уж. Два удара он как-нибудь вытерпит. Наверное.

[Юрий Васильевич]

В какой-то момент мне показалось, что Тим сейчас упадёт на стол, но он устоял, хоть и склонился сейчас намного ниже, чем в начале. Он плакал, но держался очень даже стойко и руками больше не закрывался.

Я решил, что делать перерыв дольше перед последними ударами не стоит и выдал их Тиму один за другим, завершая порку. Мне искренне хотелось верить, что если не мозг, то хотя бы зад, напомнит ему в следующий раз о том, что такие опыты проводить опасно.

- Можешь одеваться, - сказал я секунд через 15. Сам я при этом остался стоять там где был.

[Тимофей Астафьев]

Может быть, Юрий Васильевич не вкладывал дополнительной силы в эти завершающие удары, но Тиму они показались весьма и весьма чувствительными. Одно хорошо - последние… Порка кончилась, но всхлипы Тим не мог прекратить по щелчку. Он мог совладать со слезами на стадии мокрых глаз, но заплакав по-настоящему ему требовалось время, чтобы успокоиться.
Тим и пытался успокоиться, пока Юрий Васильевич не сказал - то ли разрешая, то ли поторапливая, - одеваться. Астафьев тяжело выпрямился, рубашка проделала тот же фокус, но на этот раз он не стал хвататься за побитые места. Неловко, боком к столу склонился, опираясь одной ладонью о столешницу, другой рукой подхватывая брюки. Ну вот и все, думал Тим, и все. Все, но в глазах по-прежнему собирались слезинки, и Тим не знал, как остановиться.
Подтянув штаны, он застегнул их, решив, что с незаправленной рубашкой разберётся потом. Когда-нибудь.

[Юрий Васильевич]

Я видел, что мальчику тяжело. Порка закончилась, но он продолжал плакать. Это я тоже мог понять... Вроде уже и не больно, но становится жалко себя, ты кажешься себе таким несчастным, а слёзы всё катятся и катятся, а уж если ещё и обидно...

Я отложил ремень на одну из сободных полочек у стены, отошёл к кулеру и налил в стаканчик холодной воды, после чего вернулся к Тиму, положил ему руку на плечо и протянул стакан:

- На, попей, - коробку с салфетками я придвинул к краю стола, показывая, что возможность воспользоваться ими осталась.

[Тимофей Астафьев]

Стукнул о полку ремень. Зашумел кулер, наполняя стаканчик. Тим скользнул взглядом по корпусу физрука и отвел глаза, когда взрослый обернулся и подошел к нему. Каждый раз в подобных обстоятельствах что-то переворачивалось в Астафьеве, но мир был таким же как прежде. Просто кулер. Стаканчик. Все тот же классный руководитель. С тяжелой рукой.
- Спасибо, - хрипловато сказал Тим, взял предложенное, отпил холодной воды. Вода должна помочь. Юрий Васильевич придвинул коробку с салфетками, Тимофей выдернул парочку, отвернулся и вытер нос.