Занимательная химия

[Юрка]

Я дал Юре перетерпеть первый удар чуть подольше, чем планировал дальше делать перерывы, всё же первый самый страшный...

- Уж не знаю, какие ты выводы сделал после первых двух своих экспериментов, - рука взлетела вверх и снов приземлилась на задницу Половцева, - но после сегодняшнего дня, я хочу, чтобы тебе больше не захотелось ставить любые химические опыты вне кабинета химии и без присутствия и одобрения руководителя.

Пока Юрка пытался отдышаться после первого удара, Юрий Васильевич начал что-то говорить. Юрка, хоть и опытный человек, повёлся и стал слушать, поэтому ко второму удару подготовится не успел. Обожгло так, что всю вторую часть назидания он не разобрал. Впрочем, и не старался, какая разница, взрослые в таких случаях всегда говорят одно и то же.
Половцев громко застонал и стиснул кулаки так, что костяшки побелели. Ресницы мгновенно намокли. И это еще только начало!
Он инстинктивно вжался в спинку стула, словно пытаясь выиграть хоть сантиметр между пылающими ягодицами и страшной скакалкой.

Не торопясь, давая прочувствовать каждый удар, я взмахнул рукой ещё трижды.

Физрук, по крайней мере, не частил, это было хоть какое-то утешение, Юрка успевал дышать между ударами. Каждый новый удар он отмечал глухим мычанием, колени пританцовывали на стуле, тело изгибалось, но в целом сохранять позу и держать зубы стиснутыми ему пока удавалось, хоть это и становилось все труднее с каждой новой вспышкой жгучей боли.

[Юрий Васильевич]

Мальчика был на удивление терпелив - скакалка инструмент серьёзный, я в полной мере отдавал себе в этом отчёт.

- Ты конечно молчишь, - продолжил я, - понимаю, что не до размышлений, но было бы не плохо, если бы хоть что-то осталось в твоей голове.

Силу я не увеличивал, скорость тоже, ведь впереди ещё было много ударов. На цифре 10 я остановился, давая Половцеву передохнуть чуть дольше.

[Юрка]

Мальчика был на удивление терпелив - скакалка инструмент серьёзный, я в полной мере отдавал себе в этом отчёт.

- Ты конечно молчишь, - продолжил я, - понимаю, что не до размышлений, но было бы не плохо, если бы хоть что-то осталось в твоей голове.

Силу я не увеличивал, скорость тоже, ведь впереди ещё было много ударов. На цифре 10 я остановился, давая Половцеву передохнуть чуть дольше.

Юрка слышал, как Юрий Васильевич что-то говорит, но не особенно вслушивался в его слова, не до того ему было сейчас. Наверняка все как обычно, что он должен сделать выводы, извлечь урок, впредь и думать бояться о нарушении правил... Все они во время наказания говорят одно и то же. Как будто Юрка не извлекал уроков. Не такой же он был бестолковый, как ОНИ думают. Он и из прошлых раз сделал выводы, хотя, может, не такие, какие хотелось бы взрослым. И в этот раз неожиданный взрыв заставил его серьезно задуматься о том, как мало он еще знает для действительно опасных экспериментов. Но с точки зрения взрослых это наверняка были не правильные выводы. Впрочем, сейчас и это улетело из головы. Последней отчетливой мыслью было: "А лежа на скамейке, наверное, было бы легче", Потом мысли улетучились, остались одни ощущения.
Удар за ударом обжигал попу, правую половинку припекало совсем уж нестерпимо. Слезы уже не повисали на ресницах, а катились по щекам ручьями. Как ни крепился будущий разведчик, но стоны и мычание наконец превратились в еще негромкое, но вполне отчетливое взвизгивание. Юрке было уже почти все равно, что его может кто-то услышать, но какие-то остатки гордости еще шевелились в душе и он, как мог, старался хотя бы не орать во весь голос.
После очередного удара Половцев привычно сжался, готовясь встретить следующий, но следующего не было. Удары он не считал, но их явно было не так много, чтобы на этом наказание закончилось. Да какая разница, почему остановка, главное, остановка. Мальчик вновь уткнулся лицом в сложенные на столе руки и шумно со всхлипами дышал, пытаясь собраться с силами.

[Юрий Васильевич]

Коробка с салфетками была на столе, но я придвинул её ближе к мальчишке - она ему явно понадобится. Половцев по-прежнему молчал, да и сложно разговаривать когда тебя лупят, но сейчас, пока я сделал перерыв, я всё же решил поинтересоваться.

- Не надоело наступать на одни и те же грабли?

[Юрка]

Коробка с салфетками была на столе, но я придвинул её ближе к мальчишке - она ему явно понадобится.

Услышав движение за спиной, Юрка вздрогнул и снова напрягся, но ожидаемого удара не последовало, вместо этого пред носом появилась коробка с салфетками. Половцев даже опешил, с чего бы это? Вот уж чего ему во время порки еще никогда не предлагали. А, неважно. Во всяком случае, сообразил Юрка, раз физрук сам подает салфетки, значит не будет же снова начинать, пока ими пользуешься?
- Спсибо, - невнятно пробурчал он сквозь по прежнему стиснутые зубы, взял пару салфеток, обтер мокрое лицо, высморкался. Слезы по-прежнему капали, толку от салфетки было немного, но хоть немножко дополнительной передышки.

- Не надоело наступать на одни и те же грабли?

Что можно было на это ответить? Юрка прекрасно понимал, какой ответ будет правильным. Что он все понял, что никогда больше не будет и все такое прочее, чего взрослые всегда добиваются в таких случаях. И был большой соблазн сказать все, что положено, пусть это и не будет правдой, глядишь, Юрий Васильевич хоть немножко сбавит. Плевать уже и на гордость и на храбрых разведчиков... Но бывает, что когда уже не осталось ни храбрости, ни гордости, в душе еще остается что-то, какое-то смутное чувство правильного и неправильного. Юрка уже даже открыл рот для нужного ответа, но тут же вновь его закрыл. Понял, что стоит начать сейчас говорить, и он не удержится, сорвется в рёв, начнет выкрикивать что-то бессвязное, перемежаемое рыданиями. Стало противно. И еще противно было что-то объяснять человеку, стоя перед ним с исхлестанным голым задом.
Совсем оставить прямой вопрос без ответа Половцев, все же, не посмел. Он снова судорожно вздохнул, пытаясь хоть немного успокоиться, и коротко пробурчал:
- Надоело.
Еще раз вздохнул, отложил салфетку и замер, готовый ко всему.

[Юрий Васильевич]

Я смотрел на мальчишку и не мог понять, то ли он борется со слезами и поэтому не может ничего сказать, то ли не знает что мне вообще сказать на это, то ли в принципе не хочет говорить. Конечно, я мог просто закончить побыстрее, но вряд ли Половцев был бы этому рад.

- Надоело.

Наконец-то он сказал хоть что-то. Надоело значит...

- Надоело, но ты продолжаешь раз за разом. Почему? Ты же умный парень, - я обошёл стол и встал сбоку так, чтобы видеть Юркино лицо, а не зад.

[Юрка]

Наконец-то он сказал хоть что-то. Надоело значит...

- Надоело, но ты продолжаешь раз за разом. Почему? Ты же умный парень, - я обошёл стол и встал сбоку так, чтобы видеть Юркино лицо, а не зад.

Хотя Юрка старательно и любовно культивировал свое недоверие взрослым и в разговорах с приятелями называл их не иначе, как "они", в глубине души он, все же, оставался еще мальчишкой, едва начавшим превращаться в подростка. Мнение и одобрение взрослых все еще значили для него немало. И он был бы счастлив обсудить многое в своей жизни с кем-нибудь из взрослых, разобраться, получить совет. Только вот с кем? Родители далеко, учителя... Не умел Юрка так вот запросто подойти к постороннему, в сущности, человеку и затеять с ним откровенный разговор, стеснялся. А сурового физрука он побаивался и в обычное-то время, а уж в подобную минуту... На откровенность не тянуло, особенно стоя в такой позе. Ему-то что, захотел поговорить - говорит. А ты стой тут и гадай, сколько он тебе еще хочет влепить, до разговоров ли тут?
С другой стороны,разговор - это продолжение передышки. Да и отмалчиваться было бы опасно, злить человека со скакалкой - себе дороже. Надо было отвечать.
Юрка уже сумел более-менее успокоить дыхание, перестал всхлипывать, но чувствовал, что плач никуда не делся, тут он, только и ждет случая рвануться наружу.
Что же ответить-то? Вопрос был для Юрки неожиданный. В смысле, он не ожидал его услышать от физрука. Эх, почему он в другое время об этом не спросил, не здесь и не сейчас. Пожалуй, Половцев и сам был бы не против в этом разобраться. Но сейчас надо было ответить что-нибудь короткое. И такое, чтоб не разозлить. Он чуть повернул голову, по-прежнему лежащую на сложенных перед собой руках, искоса взглянул на Юрия Васильевича.
- Я не раз за разом... Я стараюсь учитывать... Прежние ошибки. А получаются новые.
Юрка шмыгнул носом и отвернулся, слезы опять предательски выступили на глазах.

[Юрий Васильевич]

Динамичного разговора не получалось, мальчишка подолгу молчал. С одной стороны это было хорошо - возможно он задумывался о том, что я у него спрашиваю, а не отвечал первое что пришло в голову, только бы от него отстали, но с другой... так мы тут проторчим до завтра.

- Я не раз за разом... Я стараюсь учитывать... Прежние ошибки. А получаются новые.
Юрка шмыгнул носом и отвернулся, слезы опять предательски выступили на глазах.

- То есть варианта совсем перестать ставить химические опыты в твоей голове нет? - спросил я напрямую. Лично мне бы пришёл именно такой вариант, если бы мне действительно надоело, но видимо у Половцева были какие-то свои размышления.

[Юрка]

- То есть варианта совсем перестать ставить химические опыты в твоей голове нет? - спросил я напрямую. Лично мне бы пришёл именно такой вариант, если бы мне действительно надоело, но видимо у Половцева были какие-то свои размышления.

Юрка постепенно успокаивался. Боль почти утихла, только справа, куда прилетали концы скакалки еще побаливало, слезы отступили пока. Но чем больше он успокаивался и становился способен осмысливать происходящее, тем острее ощущал, в каком нелепом и унизительном положении он находится. Он был благодарен Юрию Васильевичу за перерыв и за такие неожиданные салфетки. И даже разговор этот он бы с удовольствием поддержал... Но не вот так! Пусть он виноват, пусть заслужил наказание, но он же человек, у него тоже есть своя гордость. Снял бы физрук штаны, да встал на карачки с другой стороны стола, тогда бы и поговорили! Интересно, был бы он тогда такой разговорчивый? Впрочем, Юрка понимал, что взрослым на его гордость и его чувства плевать. Он должен соблюдать правила - вот и все, что их интересует. И человеком его никто считать не собирается.
Но что делать, как ни противно, а отвечать было нужно, раз уж завязался разговор. Разумеется, ответ нужно было дать правильный.
- Есть. Сейчас есть, - ровным голосом ответил Половцев, по-прежнему не глядя на учителя.

[Юрий Васильевич]

- Есть. Сейчас есть, - ровным голосом ответил Половцев, по-прежнему не глядя на учителя.

Поверил ли я этому ответу? И да, и нет. В данный конкретный момент он у Юры наверняка был, а вот останется ли после... Если честно, я в это не верил, слишком уж активно Половцев показывал на практике, что все его выводы довольно быстро улетучиваются, либо они слишком узки и специфически. Хотя казалось бы, мог бы запомнить хотя бы про то, что не все рецепты бывают верными, куда уж проще.

- Будем надеяться, что этот вариант никуда не исчезнет, - на этом я посчитал перерыв оконченным, вполне достаточно, чтобы перевести дух. - Продолжим, так сказать для закрепления.

Я встал с другого бока, скакалка - не ремень, чтобы сделать больно, даже сильно замахиваться не надо, так что ей я мог махать и с другой стороны, так сказать без ущерба для процесса. Чем я, собственно, и занялся, раз за разом добавляя новые петли на пока ещё не сильно красную левую ягодицу.

[Юрка]

- Будем надеяться, что этот вариант никуда не исчезнет, - на этом я посчитал перерыв оконченным, вполне достаточно, чтобы перевести дух. - Продолжим, так сказать для закрепления.

Юрка не знал, поверил ли ему Юрий Васильевич. Вообще-то, он сказал правду. Почти. Или, точнее, чистую правду, но не всю. Да какая разница. Поверил, не поверил, порка-то все равно будет продолжаться. Так сказать, для закрепления. И к чему был весь этот разговор?
Мальчик глубоко вздохнул, пока физрук обходил стол, поймал зубами край жилетки (может, так будет легче? ) и приготовился к продолжению.

Я встал с другого бока, скакалка - не ремень, чтобы сделать больно, даже сильно замахиваться не надо, так что ей я мог махать и с другой стороны, так сказать без ущерба для процесса. Чем я, собственно, и занялся, раз за разом добавляя новые петли на пока ещё не сильно красную левую ягодицу.

То ли Юрка слишком расслабился во время разговора и потерял настрой, то ли исхлестанная кожа стала более чувствительной, но после перерыва, как ни странно, стало еще хуже. Первые удары Юрка еще выдержал, героически мыча и пережевывая любимую жилетку, но чем дальше, тем громче становилось мычание, постепенно вновь переходя в позорные повизгивания.

[Юрий Васильевич]

Первые удары Юрка еще выдержал, героически мыча и пережевывая любимую жилетку, но чем дальше, тем громче становилось мычание, постепенно вновь переходя в позорные повизгивания.

Продолжение Половцеву давалось тяжело, но в общем и целом так было почти всегда и с этой точки зрения, перерыв - зло, но и без него совсем-совсем не сладко, особенно таким чувствительным инструментом. Я всё это прекрасно осознавал, но при этом в мои планы не входило ни жалеть Юру, ни делать ему какую-то скидку - рецидивисты и в административном, и в уголовном праве получает больше за те же самые нарушения. И это справедливо - тебя предупредили, наказали, но дали шанс исправиться и больше так не делать, а уж если ты им не воспользовался, пеняй на себя. Здесь всё тоже самое.

Пока мысли кружились в голове, рука не забывала совершать взмахи, покрывая небольшой зад всё новыми и новыми петельками.

[Юрка]

Пока мысли кружились в голове, рука не забывала совершать взмахи, покрывая небольшой зад всё новыми и новыми петельками.

Удары сыпались один за другим и каждый жег как огнем теперь уже левую половинку. Будто там уже и кожи-то не осталось, одни голые нервы.
Никаких сил гордо терпеть боль у Юрки уже не было и плевать было, кто его услышит. Вопли его становились все громче. В голове еще билась мысль: "Терпеть, терпеть, терпеть!", но тело вдруг зажило своей жизнью, не слушаясь сознания. После обжигающего очередного удара, Половцев издал особенно громкий визг, распрямился как пружина, встав на стуле на колени, руки метнулись назад. Все равно уже, пусть по рукам, только бы хоть на несколько секунд прервать этот поток нестерпимой боли!
Он замер так, со слезами, которые обильно текли даже из плотно зажмуренных глаз, выгнувшись всем телом и запрокинув голову.

[Юрий Васильевич]

Вообще-то я не был извергом, поэтому не торопил мальчишку, давая прийти в себя. Половцев сейчас однозначно имел прямо противоположное мнение обо мне, но разве он мог судить объективно? Да и в общем, меня мало заботило что они думали обо мне во время наказания, когда тебе невыносимо больно, ты не можешь контролировать мысли, они все устремлены на первоисточник, а уж причина всего этого естественно я и на мою голову сыплются все обвинения и кары небесные, где уж тут подумать о том, что виноват во всём сам.

Вообще оставался один раз и мы бы закончили, но Юра прервал меня - не стегать же по рукам. И так как я не собирался делать скидку, то решил озвучить мальчишке сколько ещё терпеть.

- Это было 24, - к этому моменту прошло уже больше минуты с последнего удара. - Остался последний раз. Как только будешь готов - укладывайся.

[Юрка]

Вообще оставался один раз и мы бы закончили, но Юра прервал меня - не стегать же по рукам. И так как я не собирался делать скидку, то решил озвучить мальчишке сколько ещё терпеть.

- Это было 24, - к этому моменту прошло уже больше минуты с последнего удара. - Остался последний раз. Как только будешь готов - укладывайся.

Последний?! Последний!!! Эта мысль не сразу прорвалась в сознание Юрки, затуманенное болезненными ощущениями и страхом. А когда прорвалась, вызвала, с одной стороны, прилив радости, а с другой - острого стыда. Один раз! Один раз не дотерпел! Осрамился! Разведчик, блин! Еще бы только один разок потерпеть... Что Юрий Васильевич о нем думать будет? Что слабак.
Но как же трудно было лечь обратно для этого последнего раза. Пусть он всего один, но к попе и прикасаться-то было больно, а ведь тут не прикосновение...
- Сейчас... Я сейчас... - сквозь слезы пробормотал Юрка. Наконец, он снова начал контролировать свое тело. Медленно, с трудом заставил руки оторваться от пылающего зада. Так же медленно опустился животом на стол. Эх, была бы скамейка, он бы так не опозорился, он бы вцепился в нее мертвой хваткой, а тут и ухватиться-то не за что, разве что за дальний край стола, но неудобно.
Половцев поддернул сползшую на попу футболку, вцепился одной рукой в запястье другой, снова закусил жилетку и пробурчал:
- Гтов.