Художества (приват)

[Даниил Андреевич]

- И не отдам, - отозвался Даниил на мальчишкино "не отдаете и не отдаете". Просьбу пропустил мимо ушей. Может, чтобы деточка ушла восвояси, не пререкалась и не стояла над душой, проще было бы отдать рогатку. Но что-то упрямое было и в Данииле. Он не хотел уступать этому подростку. Для игр есть внеучебное время. Попался с рогаткой - сам виноват, думал Троицкий.

[Дима Соловьев]

- Да зачем она вам! Вы даже стрелять не умеете! И делать такие тоже не умеете, для этого нужно в оружии разбираться. А вам оно даже не нравится. И доказательств у вас нет, что это из рогатки разбито. Надо же идиотом быть, чтоб в классе палить в гипс. Или слепым мазилой, если типа случайно, - Дима распалился. - А вы забираете лишь бы забрать. Я эти ваши штуки не трогаю, даже если тут голые или мазня какая-то, - мальчишка кивнул в сторону стеллажа, где на другой полке с обложек журналов смотрели Давид и чей-то глаз с картины Пикассо.

[Даниил Андреевич]

Мальчишка ошибался. Даниил поймал себя на желании возразить - уж наверное он разбирался в оружии получше этого шкета. Но пацан тарахтел как заведенный, и его слова все меньше нравились взрослому.
Даниил скользнул взглядом к журналам: не было в этом классе ни голых, ни мазни. Диме следовало подрасти, чтобы понять это.
- Знаешь, за такой тон я бы с удовольствием надрал тебе зад и поставил в таком виде позировать старшеклассницам, раз уж пособия у нас теперь нет.

[Дима Соловьев]

Слова Даниила Андреевича взбесили Диму до такой степени, что будь они в мультфильме, из Диминых глаз сейчас летели бы искры. Гордость мальчишки была задета и требовала отмщения. Дима закусил удила.

- Вот сами в таком виде и позируйте! И вообще разбилась голова, а вы говорите, что теперь пособия нет. Вы голову с задницей путаете? Вы точно художник?

[Даниил Андреевич]

- Я точно художник, - сказал Даниил после паузы. Выпускник старейшей академии, с лучшими преподавателями, с внушительным конкурсом - и с тяжелой учебой, Троицкий нисколько в себе не сомневался. Пацан просто нес что в голову взбредет, это не могло задеть взрослого. Но подобный тон он простить не мог. С другими этот подросток наверняка не позволял себе такого...
- А ты точно получишь. На выход, Дмитрий.

[Дима Соловьев]

Дима прожег Даниила Андреевича взглядом. Бесит, бесит, бесит! В любом разговоре в гимназии у взрослого есть аргумент, который не перебить. А значит, снова стыд, боль, попытки удержаться от криков и слез... Разве это честно? Так можно вообще не разговаривать даже, а сразу соглашаться даже с самым нелепым требованием взрослого, все равно иначе получишь и ничего не докажешь.

Будто натолкнувшись на бетонную стену на полном скаку, Дима не сразу сумел затормозить. Горячие слова так и рвались наружу. Но жизнь в гимназии потихоньку учила приспосабливаться.

Дима стиснул зубы и молча прошёл мимо педагога к двери, убрав руки в карманы и с силой толкнув её плечом.

[Даниил Андреевич]

И на кой ему эти художества мальчишки, хмуро думал Троицкий, пронаблюдав за нападением на дверь... У гимназиста есть классный руководитель, завуч, директор в конце концов. Впрочем, для вмешательства третьих лиц нужно было нажаловаться, а Даниил не представлял, как докладывает коллегам: мальчик плохо себя ведет.
И спустить на тормозах не мог. Дать слабину, думал художник, и никто не будет его воспринимать всерьез. Молодой, факультативщик, еще и сам не может разобраться с учениками...
Даниил вышел из кабинета и стал спускаться по лестнице на второй этаж. Вытащил ключ, которым раньше не пользовался, открыл дверь комнаты, нехарактерной для большинства школ.
- Проходи, - позвал он мальчика.

[Дима Соловьев]

Дима зашёл в ненавистную комнату. Он здесь явно бывал чаще, чем новый преподаватель. Даниил Андреевич казался Диме чужеродным в этой комнате. На миг мальчику показалось, что сейчас педагог прочитает ему лекцию, попугает и отпустит. Но нет.

Похоже, Даниил Андреевич был настроен серьёзно и отступать не собирался. "Он тут вообще кого-то уже..? Или я первый?"

Дима не собирался облегчать жизнь новому преподавателю. Зашёл и встал у стола, сунув руки в карманы толстовки.

[Даниил Андреевич]

Свет тут был отвратительный. И все эти предметы мебели, дорогие, массивные, плохо сочетались с серыми безликими стенами и полом. Видно, никто толком не знал, в каком стиле должна быть "рыдальня". Слово Даниилу не нравилось. Про себя он это место никак не называл.
Ему что-то объясняли про порядок наказаний, но не слишком подробно. Даниил и не хотел подробностей тогда. Кажется, он должен занести наказание в журнал. А вон тот шкаф - с инвентарем.
Посмотрев на мальчишку, Троицкий тоже сунул руки в карманы. Не то чтобы осознанно повторил, а так...
- Давай на лавку.

[Дима Соловьев]

Несколько секунд они стояли друг напротив друга. Диме вдруг подумалось, что Даниил Андреевич сейчас здорово похож на большого мальчишку. Этому мальчишке тоже не нравилось здесь, видно было, с каким отвращением он мазнул взглядом по стенам и мебели. Но он решил. Взрослые часто зачем-то принимали решения, которые им не нравились.

Дима подошёл к лавке, стянул толстовку, скомкал её, как подушку, и положил с краю. Расстегнул джинсы с дурацкой мыслью - вытянуть бы сейчас ремень и хлестнуть Даниила Андреевича, чтоб понял, что вообще это больно! Спустил вместе с боксерами до середины бедра и лёг на лавку.

Толстовку Димка обнял и уткнулся в неё, отвернувшись от учителя. Бесило это бессильное унижение, когда приходилось постыдно оголяться перед едва знакомым педагогом. Дима решил, что если мычать в толстовку, то хотя бы не доставит удовольствие взрослому тем, что тот его заставил страдать. Фиг! Пусть знает, что Соловью пофиг на его наказания! Эх, если бы...

[Даниил Андреевич]

Такое послушание мальчишки одновременно и принесло облегчение, и озадачило Даниила. Хорошо, что пацан не стал устраивать сцены. И странно, что Дима не стал качать права. Может быть, понял, что ничего хорошего это не принесет. Испугался... Понял, что с ним не шутки шутят. Вышколен, в конце концов. В том, что мальчишка тут бывает, может и частенько, у художника не было никаких сомнений...

Рассматривать пацана было неинтересно. Даниил отметил, так, на автомате, контраст: белая кожа ягодиц и потемнее на спине, там, где футболка чуть задралась. Загар еще не сошел.
Пацан улегся, и теперь была его очередь действовать, брать инструмент, наказывать школьника физически. К такому его жизнь не готовила. Он почувствовал легкое головокружение, все было каким-то нереальным, как во сне.
Даниил откинул волосы со лба. Не такое и сложное дело. Получит свое - и пусть идет.
Взрослый прошел к шкафу, открыл, созерцая множество ремней. А это что... Он изогнул бровь, взглянув на какие-то полоски неизвестного предназначения.
Даниил понимал, что затягивать с поркой не стоит. Потянулся было к одному ремню, взвесил в руке, вернул на место. Он возьмет прутья. Экологичный, черт его дери, материал. Лучшее от природы.
Троицкий взял прут, стряхнул лишнюю влагу и стегнул мальчишку по голому заду.

[Дима Соловьев]

Дима ждал. Обостренным в предчувствии неприятностей слухом он воспринимал действия преподавателя. Вот тот остановился у шкафа, вот зашебуршал ремнями, выбирая инструмент.

Дима почему-то был уверен, что у художника нет никакого опыта в порке. Наверное, педагог думал, что  дети будут его слушаться и так. А может, наоборот, обрадовался. Такой карт-бланш, попробуют теперь не послушаться. Эта мысль бесила, и Дима подумал, что художник - не дюжий физрук. Значит, и вытерпеть будет легче.

За спиной раздался противный свист. Ремень такой не издает. Что он там делает? Димка быстро оглянулся через плечо и увидел в руках Даниила Андреевича прут. Блииииииин! Вот тебе и неопытный, вот тебе и ранимая душа художника. Прутом Соловей ещё не получал.

Повторный свист раздался ближе, и кожу обожгло. Она на мгновение будто онемела, а потом начала нарастать боль. Ох, ничего себе! Дима вцепился пальцами в толстовку, сцепил зубы. Хорошо, что препод ничего не видит!

[Даниил Андреевич]

Это просто традиция, говорила его сестра, когда они с Даниилом обсуждали приглянувшуюся ему вакансию. Состоятельные родители готовы отвалить нехилую сумму, чтобы дети учились на английский манер, в пансионе с телесными наказаниями. Вопросы имиджа, Даня...
Об этом Даниил вспомнил теперь. Приобщился к вековым традициям, называется...

Мальчишка вытерпел первый удар, и Троицкий занес руку снова. Второй, сразу третий. Он особо не целился, не старался делать эти тонкие следы ровными.
Сколько будет достаточно? Можно было бы заглянуть в журнал, но не теперь. Даниил спешил, словно торопился покончить с этой сценой, отпустить пацана. Еще один росчерк - четвертый.

[Дима Соловьев]

Чего Дима не ожидал, так это того, что Даниил Андреевич застрочит без передышки. И сильно как!
Дима не успел приноровиться к первому удару, как прут взвизгнул и опустился снова. Мальчишка вздрогнул и вцепился зубами в рукав толстовки. Боль от второго удара обожгла и начала нарастать, когда прилетел третий.

Диме показалось, что прут разрезает его кожу, что он вымочен в кипятке, а педагог его возненавидел всей душой. Иначе почему так больно?

На четвёртом Димка замычал, зарываясь в толстовку и обнимая её, чтобы не закрыть руками горящий зад. Слои ткани глушили звук. Мальчишка часто задышал и зажмурился, отгоняя подступающие слезы.

[Даниил Андреевич]

Мальчишка молчал... Даниил не знал, насколько его реакции вписываются в норму. Что здесь вообще считать нормой? Если судить по названию комнаты, рев тут должен стоять. Или нет? Или название - гротеск, преувеличение, дань традициям, мало общего имеющее с реальностью.
Даниил стегнул еще, потом еще раз. Удары наложились друг на друга, напоминая неаккуратную штриховку. Определенно, это был не его конек. Определенно, это должно быть больно...

Троицкий приостановился, рассматривая прут. Потрепался... В последний раз он орудовал прутом лет в девять, в десять, сражаясь с крапивой в пригородах Петербурга.