Художества (приват)

[Дима Соловьев]

Димка не успел вдохнуть, как ещё два удара легли крест-накрест, загоревшись особенно сильно в точке пересечения.
У мальчишки аж искры из глаз посыпались, он дернулся и снова замычал в толстовку, кусая ткань.
"Да что он, блин, делает?!" - была первая мысль, когда Дима смог немного отдышаться. Потом мальчик сообразил, что поток ударов приостановился. Дима лёг ухом на смятую куртку, отвернув лицо от Даниила Андреевича. Приоткрыв рот, мальчик старался как можно бесшумнее отышаться.

Ягодицы саднили и горели, Диме казалось, что там миллион вспухших полос. Из-за быстроты ударов он окунулся в омут боли и не считал, но предполагал, что до конца ещё далеко. Это пугало. Если препод так строчит в начале, то что дальше будет?!

[Даниил Андреевич]

Мальчишка чуть переменил позу, но в целом, казалось, держался спокойно. Даниил поменял прут на новый, старый выкинул в мусорное ведро. После паузы он вновь взглянул на точку приложения сил. Следы от розги ярко горели на белой коже. Взрослому было немного не по себе смотреть на мальчишку с голым задом: дети его не волновали в определенном смысле, но он хорошо помнил себя подростком, когда раздеваться перед кем-то было мучительно.
Решив, что выдаст примерно столько же, Даниил нанес удар новым прутом. По бедрам он бить не собирался, поэтому состредоточился на небольшой площади ягодиц. Розга чиркнула, оставив след пониже предыдущих.

[Дима Соловьев]

Дима вздрогнул, когда прут звякнул о мусорку. Следующий звук был страшнее: новую розгу вынули из ведра, с тихим свистом избавились от лишней влаги.

Дима напрягся как струна, снова взбив с боков толстовку и спрятав в ней лицо. Учитель медлил, и мальчик сам не знал, что мучительнее: ждать следующий удар или наконец получить его. На миг мелькнула безумная надежда, что сейчас Даниил Андреевич скажет "Хватит с тебя, одевайся".

А в следующее мгновение свежий прут громко свистнул и с силой прижег нижнюю часть ягодиц. Сюда били обычно под конец, чтоб сидеть было тяжело и помнилось подольше. Но розгой Дима ещё ни разу не получал. Мальчишка вскрикнул сквозь закушенный рукав, не выпуская его из зубов. Получилось снова мычание. Димка сцепил пальцы в "замок", чуть не дернувшись растереть вспухшую полосу. Дышать было тяжело, а терпеть ещё тяжелее.

"Всё, пожалуйста, всё", - попросил он мысленно. Сейчас Дима не думал, как унизительно лежать раздетым перед учителем или о том, за что его наказывают. Боль заслонила всё, и последней преградой, тонкой перегородкой, было желание вынести её молча.

[Даниил Андреевич]

Мальчишка издал звук неудовольствия, и Даниил с мрачным удовлетворением решил, что все делает правильно. Проняло наконец-то. Еще несколько таких же ударов, и Троицкий с радостью закончит знакомство с школьными традициями...
Попроси его Дима остановиться, он бы, наверное, использовал этот предлог, чтобы завершить порку сейчас. Но мальчишка молчал... Упрямец. Даниил с силой полоснул по заду гимназиста, размахнулся и ударил снова.
Наверное, пацан уже мысленно использовал все известные ему ругательства и пошел на второй круг, отправляя Даниила по далеким адресам.

[Дима Соловьев]

Дима, выпустив рукав, быстро оглянулся через плечо и увидел, как учитель замахивается и с силой опускает прут. Время словно замедлилось. Обостренным от боли восприятием мальчик отметил мрачное, как туча, лицо Даниила Андреевича, вздетую руку, крепко сжимающую прут, - где-то там, очень высоко. И свист, как у реактивного самолёта, и смазанное движение.

Дима успел в ужасе осознать, что учитель не сдерживает руку, мелькнула паническая мысль "забьёт!" и едва Дима вновь зажал зубами толстовку, на него обрушился страшный удар. Димка подавился криком, вжимаясь в ткань, дернувшись всем телом. И следом снова свист, и прут с силой прочертил по ягодицам, перекрещиваясь с двумя предыдущими ударами.

- Ааа! - Дима вскинул голову, выпуская измочаленный рукав, и разрыдался. Мальчишка скрутился на лавке, прижимая одну руку к пылающим пересекающимся полосам, а вторую кусая, стараясь остановить слезы. Они градом текли из зажмуренных глаз, лопатки тряслись. Всё напряжение, вся боль, которую Дима удерживал в себе, выплеснулись наружу.

[Даниил Андреевич]

На какое-то мгновение Даниил растерялся. Слишком уж внезапным для него был этот всплеск эмоций... Мальчишка разрыдался, и Троицкому непросто было осознавать, что это его рук дело.

Даниил взглянул на стол, испытав приступ раздражения: на классическую лампу в итальянском стиле хватило средств, а графин с водой религия не позволила поставить...
Посмотрел снова на мальчишку. Жалкий, побитый, несчастный... Пятерня прикрывает зад, ладонь другой руки закушена. Троицкий выкинул прут.
- Ну хватит тебе, Дим...
Пацан съежился и как будто пребывал в каком-то своем мире. Взглянув на его лопатки, Даниил ярко представил, как ему, должно быть, больно и обидно.
- Хватит, - добавил взрослый помягче, одновременно коснувшись острого плеча.

[Дима Соловьев]

Сквозь боль и рыдания Дима не заметил, что учитель отбросил прут.
- Хватит тебе, Дим... Хватит, - донеслось откуда-то сверху, будто сквозь вату.
Дима не понимал, о чем говорит Даниил Андреевич, его заботили только вспухшие полосы под одной рукой и бегущие по щекам слезы, которые никак не останавливались, хотя он закусил вторую ладонь.

Рука взрослого коснулась плеча, и Дима закаменел, загоняя рыдания внутрь. "Хватит" - это, конечно, значит, хватит реветь, будет пороть дальше. Другой вариант Диме в голову сейчас не пришёл. Всё ещё вздрагивая, он выпустил ладонь, тотчас сжав зубы, и вытер лицо рукавом толстовки. Слезы появились снова, но теперь он хотя бы не рыдал в голос.

Медленно убрав руку от ягодиц, Димка положил её под грудь - как когда-то давно, когда убеждал Юрия Васильевича не привязывать его. Мальчишка за несколько секунд успел пережить страх от того, что учитель его забьёт, боль и сорвавшиеся рыдания, и теперь не осталось сил ни на что. Подергивая плечами от загнанных внутрь рыданий, Дима обречённо уткнулся лицом в толстовку.

[Даниил Андреевич]

Пошевелился... Мальчишка все еще был полностью в переживаниях, на своей волне. И Даниил не мог его в этом винить. Может быть, Дима привык, что тут наказывают дольше, или все еще чувствовал угрозу от взрослого. Даниил еще не успел отрефлексировать это событие, но уже знал, что махать прутом, выбивая из детей рыдания, ему глубоко неприятно.
- Эй... - он потормошил мальчика за то же плечо - это казалось надежнее, чем рассчитывать, что слова пробьются сквозь невидимый барьер. - Одевайся.

Троицкий вспомнил, что тут должна быть комнатка с умывальником, это он подсмотрел на плане, когда знакомился с территорией и зданием гимназии. Оставив мальчишку, он прошел в уборную, включил воду. Мазнул взглядом по своему хмурому отражению с напряженно сжатым ртом, потом умылся, откинул волосы мокрой рукой. Вот и вода... Пей - не хочу.

[Дима Соловьев]

Потормошить и вправду оказалось хорошей идеей. Это как-то сразу дало мальчишке понимание, что все закончилось, пороть больше не будут. Дима всхлипнул, вздохнул прерывисто. Ощущалась пустота рядом - учитель вышел. Наверное, это был нонсенс в этой комнате - ученик остался, а учитель ушел к умывальнику.

Дима подтянул трусы и штаны. С тихим протяжным стоном (все равно никто не слышит), натянул и то, и другое, морщась и шипя сквозь зубы. Ягодицы горели огнем, будто с них содрали кожу. Черт, как больно! Даниил Андреевич зашумел за стеной, включил воду.

Дима поднялся с лавки, оглядел комнату. Сейчас бы переломать все розги! Но мысль осталась только мыслью, мальчик даже не двинулся к прутьям. Сил не было. Он все-таки не вытерпел. Зачем было молчать столько времени, если все равно сорвался? Да как сорвался! С рыданиями, как девчонка. Дима слышал, конечно, что комнату называли противным до тошноты словом рыдальня, но всегда считал, что это относится к каким-то малышам или слабакам. Сейчас ему казалось, что он мог бы вытерпеть порку без крика и слез, но даже злиться на себя не было сил.

Мальчишка поднял с лавки толстовку - измятую, с изжеванным рукавом. Во рту был противный вкус ткани и слез. Дима поднял ладонь к глазам - следы от зубов пропечатались так четко! Хоть бы сошли поскорее, иначе так палевно перед ребятами. Неуклюже мальчишка двинулся на шум воды, но сообразил, что там сейчас занято и остановился у двери.

Казалось, он провел на лавке целую вечность, а вместе с тем ударов было не так и много. Если бы Даниил Андреевич не бил его так! Вот именно, в этом все и дело! Дима ухватился за спасительную для самолюбия соломинку, когда безжалостный внутренний голос спросил, легче ли было бы, если бы на месте преподавателя рисования оказался физрук. Дима вытер лицо толстовкой и замер в ней, словно хотел спрятаться от всего белого света.

[Даниил Андреевич]

Вдох-выдох. Ничего же не случилось? Ничего... Штатная ситуация.
Только вот мальчишка... Не рыдают так, ни с того ни с сего. Видно он переборщил... И хотя Даня оставил гимназиста не более чем на минуту, полминуты, сильнее заскребло внутри беспокойство. Троицкий поспешно вышел и чуть не наткнулся на Диму. Мальчик прятал лицо.
- Проходи... - неловко сказал взрослый Димке, посторонившись с прохода. Сам он отошел к небольшому окну, уставился на осенний пейзаж. "А сейчас, дети, мы с вами изобразим краски осени...".

[Дима Соловьев]

Дима не ожидал, что взрослый так резко выйдет, и поспешно отступил на шаг. Впрочем, затормозил и Даниил Андреевич, пропуская мальчика. Дима поднял голову от толстовки, но на учителя так и не взглянул, поспешно удаляясь в уборную.

Прохладная вода освежила лицо, стёрла слезы. Оглянувшись на дверь, Дима осторожно коснулся холодной рукой пылающих ягодиц. Зашипел, скривился, погладил осторожно, стараясь утишить боль.

И снова умылся. Дима выключил кран, но капельки продолжали стекать по щекам. Он не сразу понял, что это слезы. Да что за фигня! Откуда сейчас, все ведь уже закончилось! Подумаешь, многие тут вообще сразу кричат и плачут, все равно никто не узнает! А если и узнают по глазам, то кто в гимназии от такого застрахован?

Оправдания его не убедили, и слезы теперь уже не боли, а обиды капнули в раковину. Дима решил, что это никуда не годится. Стиснув зубы, он включил ещё более холодную воду и яростно умывался, пока руки не закоченели, а лицо не стало слегка онемевшим.

"За что он со мной так?" Снова всплыла ярко впечатавшаяся в память картинка с воздетой кверху рукой с прутом, суровым лицом преподавателя и свистом от с силой опускающейся вниз розги.

"А если бы я не заревел, он бы продолжил?" От этой мысли у Димки захолодило сердце. Он представил себе, как учитель бьёт и бьёт его, и всполохи боли соединяются в одно красное пятно, закрывающие собой весь мир. Димку передернуло, и он замотал головой, прогоняя кошмарную картинку. Надо поскорее уйти отсюда и не думать!

Мальчик схватил толстовку и вдруг остановился. А почему учитель вдруг так разозлился? От Юрия Васильевича Диме тоже доставалось, и крепко, но такого страха он не испытывал. Что он сказал, что художник отвёл его сюда и начал беспорядочно полосовать? Что за волна понесла Димку, что он снова оказался здесь? Ведь не сразу после разбитого бюста Даниил Андреевич его увёл пороть.

Дима в смятении смотрел на свое отражение.

[Даниил Андреевич]

Шумела вода, открывали и закрывали кран, а мальчишка все не выходил. Даниил ощутил приступ раздражения - непонятно было, что делать. Бросить грубое "пошевеливайся" через дверь? Или попытаться подбодрить и утешить, пользуясь тем, что в санузле затихли все звуки?

Троицкий уставился на дверь, но дверь гипнозу не поддавалась. Он прошел к столу, будто в попытке скоротать время пролистал журнал. И хотя Даниил на зрение не жаловался, строчки плясали перед глазами. Имена, фамилии, числа... Кто, чем и кого. Почерк одного учителя был почти каллиграфическим.

"Связался черт с младенцем", - досадливо подумал Даниил про себя. Слезы мальчишки его не то чтобы разжалобили, но напомнили, что трудно быть подростком. Впрочем, повод расплакаться у Димы был, это не просто перепады настроения...
- Эй, - сказал Даня в направлении разделявшей их с гимназистом двери. - Ты как там?

[Дима Соловьев]

Вот уже и зовут его. Дима сжался, но тут же одернул себя. Напридумывал страхов! Никто бы его не забил, за это посадить могут, да и не маньяк же этот новый учитель! А разозлился потому, что Димка нагрубил ему про рисование и ещё не признался, что он разбил. Так что все нормально, хотел спасти товарища - спас.

Димка утер нос тыльной стороной ладони.
- Нормально, - отозвался он, но голос прозвучал почти шепотом после рыданий.

Дима вышел, кашлянул.
- Я нормально. Можно идти? - теперь голос звучал хрипло. Мальчик не смотрел на преподавателя, стиснув в руках толстовку. Держись, Соловей! Ох, сейчас ведь, наверное, заставят извиняться?

[Даниил Андреевич]

Мальчишка сперва не отозвался, но почти сразу вышел. Даниил пробежался взглядом по напряженной фигурке. Прячет взгляд, комкает толстовку...
- Иди, - согласно кивнул художник. Чего с ним еще делать, с мокроносым. - Погоди... Фамилия твоя как?

Надо же будет вписать инцидент в журнал. Учет и контроль на базе старинных традиций.

[Дима Соловьев]

Дима заставил себя распрямить плечи и вздернуть подбородок. Плечи все равно были напряжены, а глаза красные, но Дима не хотел выглядеть побитым и побежденным.

"Даже фамилию мою не знает, а сразу пороть..."
"Так он же не из-за фамилии порол..."

- Соловьёв, - ответил Дима все так же хрипло, но твёрдо, будто точку поставил. Извинений от него не требовали, а сам он об этом и думать сейчас не хотел. Разменялись! Ему за грубость вон как влетело, а бюст он не трогал.

Дима устремился к двери, натягивая толстовку и пряча руки в карманы. Изжеванный, влажный рукав он не заметил с своём расстроенном состоянии.