Бедные вы бедные

[Данька]

Мужчина наклонился и осторожно прошелся ладонью по лиловым полоскам на Данькиной попе. Он поразился, насколько горячими они ощущались под пальцами. Данькины ягодички ходуном ходили под папиной рукой, и от боли и от рыданий, сотрясающих все тело.

- Папочкаааааа.аааа, - тоненько подвывал Данька. - Потриииииии.хииии. Больно, папкааааа... пожалуйста, не надо больше! - почувствовав, что папа встает и снова занимает "боевую" позицию, Данька взмолился с новой силой, торопясь вложить как можно больше слов в заданный промежуток времени. - Папочка-не-надо-больше-не-надо-я-больше-не-буду-пожалуйста-ну-папка-честно-не-буду АЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯ - затишхий было воздух в домике прорезал громкий Даньки крик, когда папа снова опустил страшный прут на его фиолетовеющую попку.

- ПапкааааааЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙ, - Данька уже не стыдился ничего, не пытался быть героем, не хотел быть храбрым - НИЧЕГО не осталось в его маленькой бестолковой головенке, кроме импульсов нестерпимой боли. Когда прут впился в нежнейшую незагорелую кожу под попкой, Данькин крик стал хриплым. Отдельных слов было не разобрать.

С огромным облегчением отбросив страшный прут, папа встал над Данькой и попытался отдышаться. Все.

Данька громко безутешно рыдал. Стены еще отражали его последний отчаянный крик. Данька был разбит, сломлен, раздавлен этой болью. У него болело всё. Ныли растянутые мышцы, болели суставы, в горле першило, как от недавней ангины. Но больше всего болело ВСЁ что ниже спины. Там будто на самом деле "спустили шкуру". Впрочем, Данька не сомневался, что так оно и есть.

[Олег Макарович]

Данька громко безутешно рыдал. Стены еще отражали его последний отчаянный крик. Данька был разбит, сломлен, раздавлен этой болью. У него болело всё. Ныли растянутые мышцы, болели суставы, в горле першило, как от недавней ангины. Но больше всего болело ВСЁ что ниже спины. Там будто на самом деле "спустили шкуру". Впрочем, Данька не сомневался, что так оно и есть.

Папа отдышался и не теряя ни секунды занялся сыном, Данькины хрипловатые рыдания раскаленным ежом впивались в сердце. Теперь, когда порка кончилась, на Данькину попу было страшно даже просто посмотреть. Хотел выдрать до синевы - выдрал. Ну и все, хватит. Теперь пожалеть, утешить, приласкать...сначала отвязать.

Олег быстро справился с узлами сначала на Данькиных ногах и талии, а потом и на руках, и это не смотря на то, что своими рывками и дерганьем мальчишка затянул узлы намертво.

Как только Данькины руки освободились, папа тут же снаял его с импровизированной лавки и подхватил на руки, спрятал в своих объятьях как маленького, обнимая, поглаживая вздрагивающую спину и пострадавшую попу. Он успевал и погладить пострадавшее место, и достать платок , чтобы вытереть зареванный мордень и глаза, высморкать нос. Сначала Олег хотел сесть с Данькой в кресло, но потом передумал и унес сына в ванну, умываться. И не пересталавл по дороге гладить, жалеть, выслушивать несвязный Данькин лепет и утешать, говорить, что сын у него молодец, что теперь все будет хорошо и Данька никогда больше не будет делать глупости, значит так больно его пороть папа тоже не станет.

[Данька]

Данька продолжал самозавленно реветь, уткнувшись в руки. Он горестно всхлипывал, жалобно подвывал и икал, наглотавшись воздуха. Говорить он не мог при всем желании, но папа больше и не лупил. Почувствовав, что порка кончилась, Данька дернулся было к попе, забыл, что привязан, и снова натянув пояс. Он еле дождался, пока папа отвяжет пояса. Почему-то он начал с ног. Как только пояс с ног сняли, Данька согнул ноги и прижал холодные пятки к попе.

Наконец, оковы тяжкие пали, и Данька тут же схватил попу обеими руками. Он ожидал нащупать там скользкие кровавые разводы, однако, к его удивлению, нащупал там нечто еще более ужасное - вся попа, особенно нижняя часть, была покрытал вспухшими... Данька тут же окрестил их "рельсами". "Рельсов" было много! Такое впечатление, что их там были сотни!!! Однако "насладиться" ощущениями ему н дали

Папа тут же снаял его с импровизированной лавки и подхватил на руки, спрятал в своих объятьях как маленького, обнимая, поглаживая вздрагивающую спину и пострадавшую попу.

- Папппкаааааааааааа.ИК, - Данька снова обрел способность говорить... точнее подвывать сквозь слезы. Он крепко обнял папу и потребовал. - ПотрииииииииииииИК, - он продолжал икать.

Он успевал и погладить пострадавшее место, и достать платок , чтобы вытереть зареванный мордень и глаза, высморкать нос.

Данька с удовольствие высморкался. Плач стал громче и отчетливее, а всхлипы наоборот стали менее... сочными.

Сначала Олег хотел сесть с Данькой в кресло, но потом передумал и унес сына в ванну, умываться. И не пересталавл по дороге гладить, жалеть, выслушивать несвязный Данькин лепет и утешать, говорить, что сын у него молодец, что теперь все будет хорошо и Данька никогда больше не будет делать глупости, значит так больно его пороть папа тоже не станет.

Данька снова вцепился в папу. Болело ВСЁ! И Даньке нужен был именно папа, чтобы пожалел, приласкал, простил. Данька вполуха слушал папины заговоры зубов. У него самого не было ни малейших иллюзий - он слабак и нюня! Сейчас, когда боль начала чуточку утихать, Даньке стало стыдно за слезы. Он пытался бороться со слезами, давил их, но каждый раз они с громким всхлипом вырывались вновь и вновь.

- Не...ик... бу.уудуууу. НикоГда, - Данька не уставал кивать и мотать головой (одновременно), заверяя папу, что больше - НИКОГДА он не подойдет ни к акулам, ни к медведям, ни к бабушкам на лавочке, ВООБЩЕ он больше НИКУДА НИКОГДА не подойдет!!! - Бооо.Ольнааа, - уже спокойнее подвывал Данька, с шумом втягивая воздух, через обиженно дрожащую нижнюю губу.

[Олег Макарович]

- Ну все, Дань, все уже. – Как всегда, стоило тучам на семейном небосклоне поредеть, как Данила снова превратился в Даньку. Это был самый верный признак того, что папа больше не сердится.

Папа все так же с Данькой на руках вернулся в гостиную, постоял и чуть досадливо поморщился. И пошел в спальню. Все просто – сидеть в кресле с Данькой на руках можно, только если и его посадить себе на колени, а сейчас это представлялось не просто весьма затруднительным – вообще невозможным.

Поэтому папа пошел туда, где сегодня Данька провел ночь – в родительскую спальню. Осторожно опустился на так и разобранную кровать вместе с ребенком. Не переставая обнимать Даньку, он все же уложил того на животик в родительскую постель, сам полуприлег рядом на бок и прижал сына к себе.

- Вот видишь, как больно бывает за глупости. – Тихонечко говорил он на ушко Даньке, снова помогая тому высморкаться. – Больно, неприятно…зато запомнится надолго. Ну все, не плачь, давай мы лучше твое пострадавшее седалище пожалеем. – Папа приподнялся на локте, осмотрел покрытую фиолетовыми полосами попку и вздохнул. Жалеть можно было только одним способом – большая папина ладонь накрыла почти всю наказанную поверхность и стала нежно и осторожно поглаживать.

- Бедная попа… - Жалел папа вслух. – Хозяин тебе попался бестолковый. Как накуролесит, как накуролесит, а ты, несчастная, то ремнем, то скакалкой, то вообще палкой получаешь…ай-я-яй, и хозяин тебя не слушается…так и норовит сунуть акулам на съедение или под порку подставить. Не жалеет тебя, не бережет. Ничегоооо, мы тебя пожалеем, поглаааадим…

[Данька]

- Ну все, Дань, все уже.

- Не... ик… не всёёёё, паапк, - Данька хлюпнул носом. – Попа болииит, - обиженно хлюпнул он, прижимая папину руку к попе, а второй прижимаясь к папе за шею.

Папа пошел туда, где сегодня Данька провел ночь - в родительскую спальню. Осторожно опустился на так и разобранную кровать вместе с ребенком. Не переставая обнимать Даньку, он все же уложил того на животик в родительскую постель, сам полуприлег рядом на бок и прижал сына к себе.

Данька не заставил намекать дважды. Он тут же обхватил папу обеими руками и прижался изо всех сил, выплакивая остатки обиды и боли. Данька цеплялся за папу, как обезьянка, и даже поверить не мог, что этот саднящий и жгущий кошмар на попе – дело папиных рук.

- Вот видишь, как больно бывает за глупости. - Тихонечко говорил он на ушко Даньке, снова помогая тому высморкаться. - Больно, неприятно…зато запомнится надолго. Ну все, не плач, давай мы лучше твое пострадавшее седалище пожалеем.

- Давай, - Данька тут же выгнулся и подставил папе попу. Он изо всех сил старался не всхлипывать, но слезы все катились и катились. – Паап, - слезливо позвал Данька. – Ты больше не сердишься, да же? – этот вопрос волновал Даньку больше всех остальных неприятностей на свете. – Паап, я… ик... правда не хотел, чтобы ты... волновался, - Данька тяжело вздохнул.

- Бедная попа… - Жалел папа вслух. - Хозяин тебе попался бестолковый. Как накурослесит, как накуролесит, а ты, несчастная, то ремнем, то скакалкой, то вообще палкой получаешь…ай-я-яй, и хозяин тебя не слушается…так и норовит сунуть акулам на съедение или под порку подставить. Ничегоооо, мы тебя пожалеем, поглаааадим…

Данька хихикнул сквозь слезы, потом бесцеремонно перевернул папу на спину и заполз на него сверху. Он положил голову папе на широкую грудь и наконец-то перестал всхлипывать. Папина рука продолжала нежно гладить попу. Это было приятно, но больно. Данька потянулся назад, остановил папину руку и прижал ее к попе, потом надавил на пальцы, показывая, как надо делать.

- Не гладь, пап, больно, - пожаловался Данька. – Лучше так... сжимай... И меня жалей, а не попу, - потребовал он, подоудобнее располагаясь на папе.

[Олег Макарович]

– Ты больше не сердишься, да же? – этот вопрос волновал Даньку больше всех остальных неприятностей на свете. – Паап, я… ик... правда не хотел, чтобы ты... волновался, - Данька тяжело вздохнул.

- БОЛЬШЕ не сержусь. - Беззлобно передразнил папа Даньку, в минуты вредности сообщающего, что больше он не будет...но и меньше тоже.

- Не гладь, пап, больно, - пожаловался Данька. – Лучше так... сжимай... И меня жалей, а не попу, - потребовал он, подоудобнее располагаясь на папе.

Олег одной рукой придерживал запозшего на него Даньку, а другой продолжал "жалеть" пострадавшую попу. Только теперь не гладил, а просто прижимал прохладную ладонь к горячим рельефным полоскам.

- А тебя чего жалеть, это ж ей попало. - Лукаво спросил он, приподнимая Данькин мордень. - Не совал бы ее куда попало...ничего бы не было. Хотя...неужели она тебя не предупреждала, что этого делать не стоит?

[Данька]

Данька захихикал, пока всё еще плаксиво, потом хлюпнул носом. Лежать на папе было тепло и приятно. На "лавке", несмотря на интенсивный "подогрев", Данька изрядно замерз. Он покрепче вжался в папу.

- Ну, чё ты драаазнишься, папка, - он расслабился и лежал на папе, как тряпка, даже не поднимая голову. - Знаешь, как больно было!!! - Данька помолчал, горячо сопя в папу и осторожно спросил. - Паапк, а ты ее на время взял? - он надеялся, что уточнять не придется.

[Олег Макарович]

- Ну, чё ты драаазнишься, папка, - он расслабился и лежал на папе, как тряпка, даже не поднимая голову. - Знаешь, как больно было!!! - Данька помолчал, горячо сопя в папу и осторожно спросил. - Паапк, а ты ее на время взял? - он надеялся, что уточнять не придется.

Папа прекрасно понял, о чем спрашивает Данька. Еще бы этот вопрос его не волновал! Сын растекся по папе, как теплая, всхлипывающая и шмыгающая носом медузка, и потихонечку успокаивался. Он еще не знал, сколько проблем возникнет, когда Данька попробует даже просто походить, не говоря уж о посидеть. Сейчас не смотря ни на что у него шоковое состояние. Потом попа напомнит о себе сильной болью и дискомфортом. Надо бы...полечить ее как-то. Где там наша мама...

- ЭТУ отдам, она же чужая. - Ответил папа. - Мы для дома свою купим. Для экстренных случаев.

[Данька]

Данька валялся на папе, расслабленный, успокоенный, даже довольный. Сверху это смотрелось, наверное, поразительно. На большущей кровати лежит мужчина, а сверху на нем, раскинув ноги и обняв его, валяется жесточайше выпоротый мальчишка с багровеющими полосами на попе. Невероятную остроту ситуации придавало то, что мальчишку выдрал именно тот самый мужчина, которого мальчишка так доверчиво обнимал!

- ЭТУ отдам, она же чужая. - Ответил папа. - Мы для дома свою купим. Для экстренных случаев.

- Паап! - Данька поднял голову и посмотрел на папу. - Не надо дома покупать, - он отчаянно замотал головой, глядя на папу стремительно увлажняющимися глазами. - Не надо, пап. Я так больше не буду. Я больше никуда не полезу. Она... она... вообще!!! - Данька снова зашмыгал носом, явно намереваясь зареветь.

[Олег Макарович]

- Паап! - Данька поднял голову и посмотрел на папу. - Не надо дома покупать, - он отчаянно замотал головой, глядя на папу стремительно увлажняющимися глазами. - Не надо, пап. Я так больше не буду. Я больше никуда не полезу. Она... она... вообще!!! - Данька снова зашмыгал носом, явно намереваясь зареветь.

Ну вот, не хватало только, чтобы ребенок опять расплакался, папе с таким трудом удалось его успокоить. И тем не менее, купить такую же трость для дома папа решил твердо. Мало ли...Даже одна угроза ее применения, возможно подействует так, что применять не придется даже ремень.

- Не будешь, не будешь конечно. - Папа чуть приподялся, чтобы подтянуть себе под плечи и голову подушки. Теперь он полусидел в постели с Данькой на руках...и на всем осталоном туловище. Данька так и лежал на папе, и слезать не собирался. Олег не имел ничего против.
- Все же ты у меня не такой дурачок, чтобы снова нарываться, правда же?

[Данька]

- Я правда больше не буду, папк... - Данька шмыгнул носом, но, успокоенный папиными словами, реветь передумал. - Никогда-никогда!! - с жаром кивнул Данька, ерзнув носом по папиной груди. Он покрепче прижался к папе и попробовал даже просунуть руки ПОД него, чтобы обнять. Не получалось - все-таки папа тяжеленный... вон какой здоровенный и сильный... Данька вздохнул. Оставалась еще одна просьба. - Пап... а можно мы маме не расскажем, что я... ну... ревел? - Данька нашел самый обтекаемый глагол для обозначения своего поведения на "лавке".

[Олег Макарович]

- Пап... а можно мы маме не расскажем, что я... ну... ревел? - Данька нашел самый обтекаемый глагол для обозначения своего поведения на "лавке".

- Ну а как же иначе. - Папа сразу согласно кивнул. - Конечно не скажем. Да ты и не ревел особо. А что не молчал...Так никто б не молчал, это я тебе точно говорю. Еще не всякий вообще выдержит, так что ты у нас молодчина, чего уж. А маме наши маленькие мужские секреты знать незачем. - О том, что вся Данькина мордень красноречивее любых слов сведетельствует о долгом и самозабвенном реве папа говорить не стал. Мама, она и сама прекрасно все понимает.

В приоткрытое окно влетел озорной сквознячок, и, вздув парусом занавески, пробежался холодными ножками по папиным рукам и Данькиной голой спине. Олег сразу забеспокоился и оторвал руку от Данькиной попы, которую так и "жалел" до этого момента. Нашарил простыню и стал укрывать Даньку.

[Данька]

Данькина зареванная морденция расплылась в широченной улыбке. Вот это дааааа!!! Данька, свято верящий папе, тут же решил, что он и правда не ревел, не кричал, не визжал и не просил пощады. Что он просто так вот полежал маленько... получил, конечно!!! Ну, так!!! Это ж не от мамы! Это ж от папы! А от папы всегда сильно получают!!! Это ж был мужской разговор!!!

Олег нашарил простыню и стал укрывать Даньку.

- Нееет, пап, не надооо... жарко! - Данька завилял попой, заерзал, будто полз по папе по-пластунски, отбрыкиваясь от простыни. - Ну, пааап. Не надо! Так лучше! У меня там всё горячее , - грустно пожаловался Данька. В попе и правда все горело. Общая боль постепенно разделялась на отдельные очаги. В фиолетовых полосках на виляющей попе бился пульс.

[Олег Макарович]

- Нееет, пап, не надооо... жарко! - Данька завилял попой, заерзал, будто полз по папе по-пластунски, отбрыкиваясь от простыни. - Ну, пааап. Не надо! Так лучше! У меня там всё горячее , - грустно пожаловался Данька. В попе и правда все горело. Общая боль постепенно разделялась на отдельные очаги. В фиолетовых полосках на виляющей попе бился пульс.

- Ну давай просто спину прикроем. - Предложил папа, внутренне соглашаясь с Данькой, что попа у него теперь долго не замерзнет. Он тщательно и осторожно прикрыл Даньку выше пояса, оставив пострадавшую попу открытой.
- Будет ветерком обдувать. - Прокомментировал он свои действия и улыбнулся Даньке.

[Юлия Викторовна]

Мне казалось, что прошла уже вечность, что невозможно больше сидеть здесь на берегу и глотать слёзы когда там... там ТАКОЕ. За это время его при желании уже можно было запороть и я решила что всё, хватит. Чтобы я там не обещала, но как только я войду в дом, это закончится. Хотя я искренне верила в то, что это УЖЕ закончилось, причём давно.

Больше я не медлила. Босиком до дорожки, потом ноги в сандали и почти бегом обратно. К домику я приближалась с внутренним страхом, боясь услышать Данькины вопли, молча такое явно пережить было невозможно, но ничего даже отдалённо напоминающего крик слышно не было. Надежда, что уже всё давно закончилось укрепилась и я смело шагнула в гостиную.

Комната оказалась пуста, лишь оттоманка, выдвинутая на середину напоминала о том, что здесь было. Всё, всё позади, только... Я шагнула к центру и разглядела всё, что валялось на полу - пояса, трость... В животе что-то ухнуло и я представила сына, лежащего вот на этом самом месте, несчастного, привязанного и воющего от боли под жалящими ударами.

Услышав голоса из спальни, я прошла туда и взгляд тут же упёрся в Данькину голую попку, покрытую жуткими рубцами.

- Господи, - прошептала я и прикрыв рот руками, остановилась в дверях, пытаясь справиться с нахлынувшими чувствами и не разреветься.