Сашка Романова писал(а):
- Я не представляю как можно полюбить друг друга за три дня...Я бы точно никогда не смогла... и да, почитай мне! Я хочу!
- Представляешь, они даже почи не понимали язык друг друга. Она - итальянка, он - русский, оба знают совсем чуть-чуть немецкий. При этом они полураздетые бежали по снегу, по камням босиком, есть было нечего... - прошептала Алька, садясь по-турецки на циновку, оставленную на веранде, и открыла букридер, направила на текст подсвечивающую лампочку.
- Воот.. Они вместе бежали с завода для военнопленных, когда там узники взорвали найденную бомбу. Он девушку отгонял от себя сначала, даже дал ей пощёчину, когда она его чуть не выдала. Но она была очень смелая. И красивая. Ну, слушай:
Его ноги, исколотые на камнях и валежнике, тоже горели и саднили.
Особенно донимала при ходьбе левая пятка. Теперь, невольно затягивая
минуту передышки, он решил посмотреть, что там, и, поджав руками ногу,
взглянул на влажную стопу.
- Руссо очень, очень фурьезо [сердитый, злой (итал.)]. Как это дойч?..
Безе! [сердитый, злой (нем.)] - вдруг сказала она.
Иван за год пребывания в плену немного научился по-немецки и понял, что
сказала она, но ответил не сразу. В пятке была заноза, которую он
попробовал вытащить, по, как ни старался, не мог ухватить пальцами ее
крохотный кончик.
- Безе! Доведут, так будешь и безе! - сердито проворчал он и добавил
уже добрее: - А вообще я гут.
- Гут?
Она усмехнулась, обеими руками пригладила мокрые, блестящие волосы и,
вытерев о штаны ладони, придвинулась к нему:
- О, дай!
Он никак не мог взяться за конец занозы, а она легонько и удивительно
просто холодными тонкими пальцами обхватила его большую ступню, поковыряла
там и, нагнув голову, зубами больно ущипнула подошву. Он нерешительно
дернул ногу, но она удержала, нащупала кончик, и, когда выпрямилась, в
ровных ее зубах торчала маленькая ворсинка занозы.
Иван не удивился и не поблагодарил, а, подтянув ногу, взглянул на
пятку, потер, попробовал наступить - стало, кажется, легче. Тогда он уже с
большей приязнью, чем до сих пор, посмотрел на девушку, на ее мокрое,
смуглое, похорошевшее лицо. Она не отвела улыбчивого взгляда, пальцами
взяла из зубов занозу и кинула ее на ветер.
- Ловкая, да, - сдержанно, будто неохотно признавая ее достоинства,
сказал он.
- Леф-ка-я, - повторила она и спросила: - Что ест леф-ка-я?
Должно быть, впервые за этот день он слегка улыбнулся и потеребил
пятерней стриженый мокрый затылок:
- Как тебе сказать? Ну, в общем, гут.
- А потом... потом она не смогла идти, а он решил сначала бросить её, но не смог.
Затем скинул с себя тужурку:
- На. Надевай.
Все еще не вставая с места, она быстро запахнулась в тужурку, он,
помогая, придерживал рукава и, когда она оделась, взял девушку за локоть:
- Иди сюда.
Она упрямо отшатнулась, вырвала локоть и застыла, уклонившись от его
рук. Из-под бровей испытующе взглянула ему в лицо.
- Иди сюда.
- Нон.
- Вот мне еще "нон"...
Одним рывком он схватил ее, вскинул на плечо, она рванулась, как птица,
затрепетала, забилась в его руках, что-то заговорила, а он, не обращая на
это внимания, передвинул ее за спину и руками ухватил под колени. Она
вдруг перестала биться, притихла, чтоб не упасть, торопливо обвила его шею
руками, и он ощутил на щеке ее теплое дыхание и горячую каплю, которая,
защекотав, покатилась ему за воротник.
- Ну ладно. Ладно... Как-нибудь...
Неожиданно обмякнув, она прильнула к его широкой спине и задохнулась.
Он и сам задохнулся, но не от ветра - от того незнакомого,
повелительно-кроткого, величавого и удивительно беспомощного, что
захлестнуло его, хлынув из неизведанных глубин души. Недавнее намерение
бросить ее теперь испугало Ивана, и он, тяжело погромыхивая колодками,
полез к перевалу.
Сдерживая душевную тревогу, Иван обежал колючие рододендроновые
заросли, усыпанные большими, с кулак, красными цветами, и тут со стороны
небольшого распадка услышал шум водопада. Вскоре шум усилился, стало
видно, как из черного, блестящего от сырости каменного желоба, разбиваясь
о скалу, ниспадала блестящая водяная струя. Вокруг в туманном мареве
рассыпались мелкие брызги, а в стороне от них на мрачном каменном фоне
висело в воздухе разноцветное радужное пятно. Равнодушный к этой
неожиданной красоте гор, Иван взбежал выше, но вдруг остановился и
тихонько опустился на землю: в полусотне шагов под струистой россыпью
водопада спиной к нему стояла на камне и мылась Джулия.
Он сразу узнал ее, хотя, обнаженная, она утратила проклятые признаки
гефтлинга и наедине с природой казалась совсем другой в своем чудесном
девичьем совершенстве, полном таинственности и целомудрия. Девушка не
видела его и, настороженно сжавшись, терпеливо подставляла свое худенькое
легкое тело под густую сеть струй, готовая при первом же шорохе
встрепенуться и исчезнуть. На ее блестящих от брызг остреньких плечах
переливался разноцветный радужный блик.
Не в состоянии одолеть в себе застенчиво-радостного чувства, Иван
медленно опустился в траву, лег, повернулся на спину - над ним сияло
чистейшее, без единого облачка, небо, влажные запахи земли хмельной брагой
кружили голову. Иван распластался на прохладной траве и от избытка счастья
тихо засмеялся.
В тайниках его души неугасимо тлела тревога: впереди был
труднодоступный хребет, сзади... Ясно, чего можно было ждать сзади. Но
теперь в этом заповедном уголке, рядом с найденной девушкой, ставшей уже
дорогим ему человеком, Ивану сделалось по-детски хорошо и светло на
сердце, как не было, пожалуй, ни разу за все годы плена. И он лежал в
траве, жадно впитывая эту неожиданную, непостижимую радость и не стараясь
даже осознать, откуда она и что с ним случилось - просто был
по-человечески счастлив, и все.
Алька облизнула губы и перевела дыхание. Она боялась, что Сашка не поймёт её. Она и сама не понимала, почему именно это произведение так будоражило её душу, ведь в доступе современных подростков находится много всего об эротике и любви - начиная от классики и заканчивая пошлятиной.
Только, чур, ты больше не убегаешь 
...А что у тебя за книжка? Я сейчас тоже очень классную читаю... И она тоже старая.